Несмотря на молодые годы, Эмма прошла уже через многие испытания. Дочь деревенского кузнеца в двенадцать лет отдали в господский дом, где она горничной познала горечь и унижение. Опозоренная, она стала переходить из рук в руки, соблазняя хозяев прелестями. Один, некий доктор Греген, даже нередко представлял её друзьям почти обнажённой, сравнивая с богиней красоты. На одном таком представлении юную Эмму увидел Чарльз Гренвиль. Склонив обещаниями жениться, он увёл её. Красотой Эммы был покорен и сэр Гамильтон.

   — Дядюшка, вы влюблены, — заявил ему Чарльз. — Если поможете мне выпутаться из долгов, я уступлю её вам.

Гренвиль предложил ей отправиться с матерью в Италию, погостить у дяди, обещав приехать туда позже. Он не приехал: позже состоялась его свадьба с богатой невестой. Эмма же в Неаполе стала женой посланника — леди Гамильтон.

Там же произошла и её встреча с английским флотоводцем.

После одержанных побед имя Нельсона было у всех на устах. Его осыпала наградами и почестями не только Англия, но и многие государства Европы. Прислал драгоценный ларец и Павел Первый. Совсем недавно эскадра под командованием Нельсона разгромила близ устья Нила французскую эскадру. Победа была полнейшей.

После того английские корабли появились у Неаполя, на главном — сам контр-адмирал Нельсон. Толпы восторженных итальянцев приветствовали победителя, и первым был английский посланник сэр Гамильтон.

— Моё палаццо в вашем распоряжении, — заявил он.

Адмирал не посмел отказать. А вскоре в этом же дворце он отметил своё сорокалетие, на которое были приглашены тысяча восемьсот гостей.

После ранения в последнем сражении Нельсон мучился головными болями, не просто было и управляться за столом с одной рукой. Хозяйка дворца во всём помогала ему, окружила вниманием.

Леди Гамильтон в ту пору была великолепна. «Она красива, умна, полна огня, хорошо сложена, её лицо прекрасно», — так отзывались о ней. Увидев её, Гёте записал: «Леди очень хороша собой». В то время ей исполнилось тридцать три года, её мужу вдвое больше. Она не могла не вызвать чувство у гостя.

С балкона палаццо открывался широкий обзор моря, и Нельсон, стоя у балюстрады, вглядывался в туманную даль, выискивая прибывший на рассвете с почтой бриг. По его расчётам, он должен был доставить ответ от Суворова.

Придёт ли? Удостоит ли старый полководец его вниманием? Признает ли его своим братом по военным победам? Русский полководец необозримо велик, его талант признан всем миром! Даже в последнем наитруднейшем деле, переходе через Альпы, он сумел проявить полководческое достоинство, преодолеть величайшие трудности и избежать, казалось бы, неминуемого поражения.

Предавшись мыслям, Нельсон не заметил, как неслышным шагом приблизилась Эмма.

   — Это ты!

Женщина поправила наброшенное на его плечи пальто, коснулась губами его щеки.

   — У меня новость. Не догадываешься? Кажется, у нас будет маленький Нельсон.

А вскоре ему доставили долгожданное письмо от русского генералиссимуса.

«Мой дорогой барон и брат! — писал Суворов. — Ежели чья память мне дорога, так это память только славного адмирала, как Вы. Глядя на портрет Ваш, уверился я и впрямь в некотором меж нами сходстве. Можно, следовательно, сказать, что великие умы сходятся и что наши мысли совпали. Я от того вдвойне счастлив, а ещё пуще от того, что и характером с Вами сходен. Нет награды, которой Вы, любезный адмирал, не были бы достойны, за свои блестящие заслуги и которой Вам бы не желал живейшим образом Ваш брат и друг. Дорожа сохранением этого звания, равно как и Вашей искренней дружбою, прошу Вас не отказать и впредь сообщать мне о себе и верить, что я питаю к Вам те же чувства, что и Вы ко мне, и остаюсь навсегда Вашим любящим братом и сердечным другом. Побед, славы, процветания Вам в новом году!

Князь Александр Италийский, граф Суворов-Рымникский».

Возбуждённый посланием, Нельсон признался Эмме:

   — Это письмо, мой друг, выше всех наград и почестей. Оно до смерти всегда будет со мной.

Погиб же он через пять лет в большом Трафальгарском морском сражении, где под его командованием английская эскадра разгромила корабли франко-испанского флота. Флагманский корабль «Виктория» первым вломился в строй неприятельских судов. Нельсон стоял на мостике, наблюдая за ужаснейшим побоищем. Орудия били почти в упор, сокрушая настройки [19] и уничтожая матросов и офицеров. Палуба устилалась убитыми и ранеными.

Вдруг адмирал схватился рукой за плечо.

   — Наконец меня доконали, — произнёс он и упал у ног капитана.

Французская пуля разворотила лёгкое, позвоночник.

Но даже в каюте, истекая кровью, Нельсон продолжал руководить сражением.

   — Сколько захвачено судов? — спросил он капитана.

   — Восемнадцать, милорд.

   — Я рассчитывал на двадцать...

И ещё он вспомнил об Эмме и дочери, названной его именем, Горацией.

Эмма Гамильтон скончалась спустя десять лет в крайней нищете.

Кончина великого полководца

Несмотря на старания лекаря, болезнь не отступала. Словно бы предчувствуя худшее, Суворов пожелал ехать в Краков, поближе к дому.

   — А ты, князь, поезжай к войскам, служба ждёт, — сказал он Багратиону.

   — Завтра же отправлюсь.

Засуетился и Толубеев. Генералиссимус не удерживал его:

   — Да-да, генерал, тебе давно уже следовало быть в столице. Ты там более надобен императору, чем здесь. Поезжай с Богом.

При Суворове остались казачий генерал Денисов и лекарь.

Надеялись, что в Кракове он отлежится, поправится, но там ему стало ещё хуже.

   — Везите в Кобрин, — потребовал он, надеясь заодно поглядеть на своё имение, в котором бывал редким гостем.

   — Надобно исполнить волю больного, — решил Денисов. — Дома стены помогают.

Это был третий приезд Суворова в своё дарованное ему имение. Жить там подолгу не позволяли дела, да и удалено оно от столицы. Не то что Кончанское на Новгородчине, которое было близким и родным.

Меж тем генерал Толубеев подкатывал к Петербургу. На последней почтовой станции его уже ждал офицер с каретой.

   — Генерал-губернатор столицы граф Палён просил, прежде чем ехать к императору, непременно прибыть к нему. К тому же государь в столице отсутствует.

Палён был сама любезность. Усадив гостя, предложил отужинать и стал обстоятельно расспрашивать о Суворове.

   — Это мне крайне важно, ведь на меня возложено торжество встречи генералиссимуса в столице. Рассказывайте, генерал, не только о его доблести, но и о просчётах, нарушениях. Я должен о них знать, чтобы вовремя защитить человека от недоброжелателей.

Когда он услышал о дежурстве генералов при Суворове, то насторожился.

   — Так это же противу устава! — воскликнул он.

   — Совершенно верно, но для пользы дела...

   — Для пользы — это ещё надобно доказать, а факт нарушения наличествует. О нём непременно следует доложить государю. Ежели сокроете вы, доложат, на вашу беду, другие. Так что обязательно скажите.

На следующий день Павел принял Толубеева.

   — Рассказывай, генерал, что наблюдал у Суворова.

Стараясь подавить волнение, тот начал говорить, как добирался до армии, как вручил полководцу рескрипт о возведении его в самый высокий в российской армии чин и как он, получив документ, едва не расплакался.

Толубеев говорил, а слова Палена не выходили из головы. Как сказать о дежурстве генералов? Скажешь — да невпопад! Получится как в поговорке: «Начал во здравие, а кончил за упокой». Но Павел помог ему:

   — Не узрел ли какие с его стороны нарушения? — Заметив, что генерал замялся, потребовал: — Я приказываю говорить, ничего не скрывая.

   — Ваше величество, его светлость генералиссимус...

   — Какая светлость? Он князь, однако без права именоваться светлостью. Вот Лопухин — тот наделён княжеским титулом с правом именоваться светлостью. Суворов же этой чести не удостоен. Не светлость он.